Настоящая новелла как удар под дых

Поэтому особенно интересно читать автобиографии писателей, понимая, что именно в них сочетается великолепная художественная литературная форма и реальная история без прекрас и сочинительства. И в этой книге так же. Книга страшная и смешная, объединяющая мир детства с суровой исторической реальностью, откровенная и пронзительная, демонстрирующая внутреннюю человеческую силу и слабость, обнажающая большие и важные социальные проблемы, существующие всегда: брошенные дети и отношения с родителями, буллинг, половые сложности взаимодействия, социализация, пути профессионального творческого становления, поиск и принятие себя.

А ещё это размышления о нищете - и в первую очередь о нищете духа людей совершенно разных общественных слоёв и вне зависимости от родственных связей. И своеобразное произрастание из себя в себя, иногда благодаря, а иногда вопреки разворачивающейся вокруг реальности, хитросплетение здорового интереса к жизни и открытости миру с абсолютным одиночеством и безразличием извне формирует характер героини и, одновременно, автора книги последовательно, шаг за шагом, медленно, изменяя и выкручивая в попытке сломать.

"Я встала и вышла на лобное место перед комиссией. Она была ещё довольно свежая, неутомлённая. Сидел лысый, с искусственной рукой, с какими-то тоже не совсем одинаковыми глазами, оба были подозрительно ненастоящие, наш декан. Он был суров, как герой фильма ужасов. На факультете (“на факе” по-местному, народ говорил “пошли на фак”) вообще ряд педагогов резко отличался от остального народа фантастической внешностью. Один преподаватель диамата, стоя в полный рост, доставал бровями как раз до края стола и иногда так и смотрел, невидимый оттуда."

"Мы с подружкой Веркой как-то залетели в пустую аудиторию, Верка, приподняв юбчонку, стала поправлять чулок - и о ужас! Прямо на столе вдруг загорелись укоризненным огнём два глаза в увеличивающих очках! Преподаватель задрал голову!

Мы с ней обе имели незаслуженную тройку по этому предмету…

Ладно. Я стояла в вольной позе перед государственной комиссией. Потом промолвила нехорошим тоном (не без развязности):

- А я не знаю билета.

Они оживились, зашевелились. Такое приключение! Вежливо предложили взять ещё.

- И этого билета не знаю. Вообще ничего не знаю."

"- Ну вот, - покачал головой дяденька. Мол, что же ты так-то.

Помолчали. Никто не знал, как и когда меня гнать в шею. Ужас витал над аудиторией. Сзади меня напряглись лучшие силы курса, первые ряды отличников.

Тут я неожиданно для себя сказала очевидную пакость:

- А мне это не пригодится.

Пауза. Они не верили своим ушам. Выпускница говорит, что ей не пригодятся занятия, приобретённые тут! В стенах университета!

- Что вам не пригодится? - задал наводящий вопрос дяденька справа.

- Ничего! Зарубежная печать!"

Засурский выпрямился:

- Как это?

Дело его молодой жизни! Изобретение пылкого полиглота!

- Да я еду через три дня на целину, - заявила я со всей силой здорового рабочего класса, - на стройку работать! Надо изучать жизнь! Прежде чем писать!

Часть комиссии нехорошо задумалась. Теперь как это так - вдруг взять и влепить двойку будущему рабочему стройки! Идеологически-то она верно схватывает! Да и Засурский тоже хорош! Зачем дуракам-студентам его зарубежная печать? Кто это читать-то будет? Пусть она коммунистическая, но ведь это на других языках! Их же никто не знает! Закорючки какие-то японские, индийские! Что в них понятного-то? Филькина грамота это всё! Коммунистическая-то да, но ведь хрен знает что они там пишут! И проверить некому!

И потом (явно размышляли они) - можно наказать нерадивого студента, исключив его из университета и сослав на годок проветрить мозги в какую-нибудь многотиражку на стройку - но эта-то сама туда, и горделиво причём, лезет! И учит нас!

Цитаты: